Мовний шовінізм – обов’язкова та неодмінна складова російської імперської ідеології. У багатовіковій історії взаємин Росії та України майже всі значущі гуманітарні питання конфронтаційні та викликають розбіжності — від побутової суперечки чи нескінченної інтернет-полеміки до повноцінного збройного конфлікту, що загрожує перерости в ядерну війну та поховати все людство.
Далі текст мовою оригіналу
Речь об “общей” и “раздельной” истории, о первородстве — кто кому “старший” и “младший” брат, о православии, о моделях политической культуры, о типах власти и государственного принуждения, о славянах и угро-финнах, о том — “на” или “в” Украине, о том, чей борщ и чей Гоголь.
Но вопрос о языке всегда стоял и стоит на первом месте: классическая логика Москвы или Санкт-Петербурга не меняется столетиями — от Алексея Михайловича и до Владимира Владимировича: украинского языка нет и никогда не было, а то, на чем разговаривают “малороссийские селяне” или “колхозники УССР” — это смешная для русского уха смесь русского и польского языков.
Однако главная стратегия борьбы Московского царства / Российской империи / СССР / РФ с украинским языком заключалась не в запретах, а в навязывании массового стереотипа, что украинский язык — непрестижный, сельский, грубый, отсталый, недоразвитый, что на нем невозможно выразить тонкие чувства и философские понятия, что он тупиковый — в плане карьеры и личностного роста.
На самом деле, всё не так: на данный момент нет тем и сфер деятельности, которые бы невозможно было описать на украинском языке или перевести с русского на украинский и обратно без потери смысла. Ну а развитость, неразвитость или недоразвитость той или иной профессиональной лексики связана не с особенностями языка, а с государственной политикой. Еще в середине 1970-х первый в мире энциклопедический словарь по кибернетике был издан именно по-украински. В начале 1990-х появился даже российско-англо-украинский словарь по космической технике.
Имперский центр считал, что именно язык — основа украинского и беларусского “сепаратизмов”. Многие украинские и белорусские патриоты считали так же: если ты за Украину (или Беларусь) — то должен разговаривать по-украински (по-беларусски). И наоборот: если ты разговариваешь не по-русски, значит, ты за Москву.
Так ли это или нет — в том-то и дело, что четкой привязки здесь нет и быть не может! У кого-то — так, у кого-то — иначе. Хотя Путин и Кремль считали, что это так, а потому все граждане Украины, считающие русский язык своим “первым родным”, должны были, по их расчетам, радостно встречать колонны российских танков, спешащих освободить их от Бандеры, ужасов украинизации и “искусственного украинского языка”.
Впрочем, есть даже единичные примеры использования украинского языка в антиукраинской пропаганде — так, недавно один пророссийский журналист недавно записал по-украински (правда, с кучей смешных ошибок) рэп-композицию о “торжестве России” в его родном Мариуполе, превращенном почитателями его журналистского “таланта” в строительный мусор. В бесконечных российско-украинских интернет-дискуссиях в социальных сетях немало виртуальных персонажей, которые на грамотном украинском языке пишут в адрес россиян омерзительные, человеконенавистнические комментарии (в духе “одесских шашлыков” и “самок колорада”), которые очень часто при внимательном изучении оказываются творчеством легендарных “ольгинских троллей”. В Москве после 2014 года возникали идеи создания украиноязычного радио, которое бы вещало на Украину московскую повестку, однако не нашлось достаточного количества украиноязычных подонков.
Но российские стратеги методично, раз за разом делают ставку на языковой вопрос. Сначала российские политтехнологи, работавшие на избрание президентом Леонида Кучмы, подбросили ему еще в 1994 году идею о необходимости русского как второго государственного, но тогда эту идею украинскому политическому классу удалось эффективно похоронить.
При всем разнообразии языковых стратегий, в украинском обществе всегда сохранялось представление о том, что языковой вопрос не является актуальным, что все в той или иной степени двуязычны, и что реально актуальными являются вопросы благосостояния, экономического развития, реформ, политической конкуренции и т.д. Поэтому поднятие тем или иным политиком вопроса о статусе русского языка стало четким показателем, что с ним работают российские политтехнологи (а иногда — и кремлевские спонсоры). Присутствие этих самых моноязычных российских политтехнологов было заметно по тому, как освещалась именно языковая тема: они, писавших программы и речи украинским политикам, всегда высказывались об украинском так, словно речь не о родственном славянском языке, а как минимум, о китайском.
Некоторые из тех, кто думает о языковой политике в нынешней Украине, ссылаются на опыт Польши, Чехии, Словакии: национальное возрождение стало возможным лишь параллельно с возрождением языковым — мол, не было бы языка, поляки стали бы русскими, чехи — немцами, а словаки — венграми. Другие вспоминают опыт Ирландии и Шотландии — вот разговаривают же они по-английски, и это не помешало им культурно обособиться от Англии и жестко бороться за собственную независимость — чего стоит опыт Ирландской республиканской армии!
Поэтому, мол, и Украине надо срочнейшим образом: дружно переходить на украинский язык и тотально забывать язык русский, не изучать русских писателей в школьном курсе зарубежной литературы — по мнению одних. Или полностью прекратить любые дискуссии о языках и считать, что Украина должна быть похожей на двуязычную Канаду или тоже двуязычную Бельгию. Ну или — на четырехязычную Швейцарию.
А как правильно? Как на самом деле? Как было бы более эффективно?
А в том-то и дело, что никаких универсальных и абсолютных моделей не существует. Особенно в таком сложном, эмоционально и личностно окрашенном вопросе, как язык. Зато существует огромное количество стереотипов, неадекватных представлений, иллюзий, штампов, широко распространенных мнений, которые не имеют ничего общего с реальностью, но в которые многие почему-то воспроизводят.
Итак, главный вопрос языка: что такое язык на самом деле? Просто средство коммуникации — сообщения информации от говорящего к слушающему? Либо это средство идентификации, “дом бытия”, “место обитания истины бытия”, говоря словами немецкого философа Мартина Хайдеггера — часть сложнейшей идентификационной модели, которая связывает нас с “подлинным бытием”, с миром предков, с “коллективным бессознательным” нашего народа, с заложенным в языке мировоззрением и мироощущением?
И основные стратегии языковой политики различаются именно в зависимости от понимания языка — то ли как средства коммуникации, то ли как средства идентификации и “дома бытия”. Но в том-то и дело что язык является и тем, и другим одновременно! Поэтому какая-либо односторонность в его понимании и построении языковой политики может оказаться контрпродуктивной — как это было, к примеру, после победы Майдана и бегства Януковича в феврале 2014 года. Тогда некоторые “радетели” за украинский язык попытались отменить “языковой” закон Кивалова — Колесниченко. Да, этот закон был обречен и непременно был бы заменен на другой — в недалеком будущем. Но поднятие этой темы в критический для страны момент привело к мобилизации антикиевских сил и настроений — в Крыму и на Донбассе. И многие люди пошли воевать с Украиной “за русский язык”, хотя реально его положению в украинском обществе в 2014 году ничего не угрожало.
Разумеется, внешние “доброжелатели” Украины и внутренние сепаратисты всегда играли на языковом вопросе, и им всегда очень неплохо подыгрывали (то ли по собственному неразумению, то ли из корыстных побуждений) самые большие “радетели” развития украинского языка. Однако они запутывали не только украинское общество, но и сами себя — когда надеялись, что так называемые русскоязычные будут встречать цветами путинских “освободителей”: большинство русскоязычных почему-то перепутало цветы с “джевелинами”.
